Смерть меня подождет

"Смерть меня подождет" - это невыдуманный рассказ о подвиге советских людей, исследователей необжитых, малодоступных районов Сибири. Это прощальное слово о тех, кто ценою жизни заплатил за крошечные открытия на карте нашей Родины. Это повествование о человеческой дружбе. Это книга и о суровой природе Приохотского края, о ее обитателях. Материалом для книги послужили личные дневники, впечатления и воспоминания моих спутников - героев повествования. Описывая события, я старался изобразить правдиво обстановку и условия наших работ. Мне не нужно было фантазировать, придумывать ситуации - действительность была слишком насыщена событиями, чтобы что-нибудь еще добавлять или преувеличивать.

Труд исследователя всегда был тяжелым испытанием. Ему я посвятил всю свою жизнь. Но я не подозревал, что написать книгу куда труднее. Порою меня охватывало разочарование, я готов был бросить свою работу, и только долг перед моими мужественными спутниками заставлял меня снова и снова браться за перо. В течение многих лет, находясь в условиях. первобытной природы, мы испытывали на себе ее могущество, ее силу. Именно там, в неравном поединке с ней, мы познали величие Человека.

В тайгу! Скорее в тайгу!
Проводы Королева.
Незаконченный ночной разговор.
Тревожная радиограмма.

Не прошло и двух месяцев, как мы вернулись из очередной экспедиции, а уже устали от беспечной, размеренной городской жизни. Вечерами, все чаще и чаще, возникали "опасные" разговоры о кострах, о походах, о гольцах. И тогда мечта уносила нас к безграничным просторам тайги, к заснеженным вершинам гор, рисовала захватывающие сцены единоборства с медведем. Начались сборы...

Воспоминания.

В 1931 году мы работали на юге Азербайджана. Я возвращался из Тбилиси в Мильскую степь, в свою экспедицию. На станции Евлах меня поджидал кучер Беюкши на пароконной подводе. Но в этот день уехать не удалось: где-то на железной дороге задержался наш багаж.
Солнце палило немилосердно, нигде нельзя было найти прохлады.
- Надо пить чай! - советовал Беюкши. - От горячего чая бывает прохладно.
- А если я не привык к чаю?
- Тогда поедем ночевать за станцию, в степь, - ответил он.

К берегам Охотского моря.
На подступах к седловине.
"Джугджур гневается".
Какое счастье огонь!
Эвенкийская легенда.
У подножья Алгычанского пика.

В штабе пришлось задержаться. Нужно было все до мелочи предусмотреть, отобрать горнопоисковое снаряжение. А главное - выслушать советы врачей, что делать в том случае, если мы найдем своих товарищей обмороженными, истощенными от голода или изувеченными при какой-то катастрофе. Сборы отняли у нас полдня. Алгычанский пик, который занимал теперь все наши мысли, расположен в центральной части Джугджура, близ Охотского моря. В описании геодезиста Е. Васюткина, побывавшего у этой части хребта на год раньше нас, сказано: "...Пик не является господствующей вершиной, но он очень скалистый и труднодоступный. Его окружают глубокие цирки, кручи и пропасти. Нам удалось подняться на пик только с западной стороны. Этот путь идет по единственной лощине, очень крутой, и требует при подъеме большой осторожности. В других местах не подняться. Лес для постройки пирамиды на вершине Алгычана можно вынести только в марте, когда лощина забита снегом".

Поиски затерявшихся людей.
Догадка проводников.
Встреча с обреченными.
Снова вместе.
Возвращение в бухту.
Расставание с Королевым.

Прежде всего нужно было обследовать подножие Алгычана. Василий Николаевич идет влево от нашей стоянки, намереваясь проникнуть в недоступную северную часть гольца, где скалы отвесными стенами поднимаются к главной вершине. Там, вероятно, скопилось много лавинного снега, в нем, быть может, ему удастся обнаружить обломки упавшей с пика пирамиды. Я иду направо. Хочу по гребню подняться как можно выше и обследовать цирки, врезающиеся в голец в юго-западной стороне. В лагере остается Геннадий. Он установит рацию. Нас давно ждут в эфире и, конечно, беспокоятся.

Колхозный смолокур.
Знакомство с Пашкой.
Голубая лента.
Избушка на краю бора.
Пашка-болельщик.

В штабе затишье. Все подразделения уже далеко в тайге, и странно видеть опустевший двор, скучающего от безделья кладовщика и разгуливающих возле склада соседских кур. Необычно тихо и в помещении. На стене висит карта, усеянная флажками, показывающими места стоянок подразделений. Самую южную часть территории к востоку от Сектантского хребта до Охотского моря занимает топографическая партия Ивана Васильевича Нагорных. Севернее ее до Станового расположилась геодезическая партия Василия Прохоровича Лемеша, на восточном крае Алданского нагорья - Владимира Афанасьевича Сипотенко. Как только наступит тепло, все флажки придут в движение, до глубокой осени будут путешествовать по карте, отмечая путь каждого подразделения.

Встреча с проводниками.
Яйца с рыбой хорошо!
Баюткан, сын дикого сокжоя.
На долбленке по шиверам.
Снегопад у астрономов.

Наши проводники Улукиткан и Николай Лиханов уже прибыли на Зею с озера Лилимун. Они поселились на устье Джегормы. Там среди безмолвия тайги старики чувствуют себя прекрасно. Им не надоедает одиночество, не томит скука. Но мы знаем, они с нетерпением ждут нас, чтобы отправиться в далекий путь. Всех нас манят дали.

Как только самолет с Пашкой скрылся из глаз, я отправился к Улукиткану, на устье Джегормы, тут недалеко. Бойка и Кучум уже несутся туда, минуют скальный прижим, скрываются в зарослях, и там вспыхивает дымок обновленного костра.
Меня догоняет Василий Николаевич. Ему тоже не терпится. Но идем не торопясь. Как далеко мы вдруг оказались от жилых мест, и как волнующе дорог нам этот пейзаж, напоенный весною! Не могу надышаться воздухом. Чувствую, как он будоражит всю кровь и каждый глоток его прибавляет здоровья. Глаз не оторвать, не наглядеться на зеленые кружева гибких тальников, на лес, обрызганный белым черемуховым цветом, на далекие холмы, прикрытые плотным руном бескрайней тайги. Все живое ликует, дразнится, пищит, прославляя весну. И над всей этой обновленной землею стынет голубовато-свинцовое небо.

Где же найти паука-крестовика?
У трясогузок горе.
Пашкины закоулки.
Самолету негде приземлиться.
Сокжоя жалят пауты.

На севере по вершинам заснеженных гор пылает отсвет заката, а над головою клубятся легкие облачка, пронизанные последними лучами солнца. Меркнет свет долгого летнего вечера. Мир кажется необыкновенно ласковым, довольным. И твои мысли спокойно плывут в тишине, как парусник, гонимый легким ветерком по морской бегучей зыби.
По реке мимо плывет мелкий наносник. У скалы его встречает шумная компания куличков, наших береговых соседей. Они поодиночке или парами усаживаются на влекомый водой плавник, делают вид, будто отправляются в далекое путешествие, и что-то выкрикивают скороговоркой, вроде:
"Тили-ти-ти, тили-ти-ти..." - вероятно - прощайте, прощайте!

Неожиданная встреча.
Ночная гроза.
Спасите, братцы!

На второй день в полдень мы поднялись на небольшую возвышенность. Наконец-то видим Становой! Его скалистые гряды протянулись перпендикулярно направлению долины, как бы преграждая нам путь. Хребет, когда на него смотришь с юга, кажется грандиозным и недоступным.
По небу бродят, как хмельные, облака. Это опять к непогоде. Улукиткан торопится. Непременно хочет сегодня добраться до устья Лючи и успеть до дождя переправиться на правый берег этой быстрой речки.

Перед нами Становой.
Глеб не унимается.
Ненастье над перевалом.
Чудесный альбинос.

Устье Лючи теперь имеет широкое горло, более ста метров, за счет исчезнувшего острова. На его месте образовалось галечное поле, заваленное огромными деревьями, принесенными рекою с вершины. Тут им, вероятно, и доживать свой печальный век, ибо унести их дальше сможет только новая большая вода. На последнем километре в Лючи вливается несколько рукавов из Зеи, это серьезное предупреждение, что скоро район слияния рек подвергнется большим изменениям, на "торжественном" начале которых нам довелось присутствовать.

На вершине Тас-Балагана.
Удивительный мальчишник.
Улукиткан маскируется под барана.
Неудачная охота.
Меня находят свалившимся в пропасть.
Мы идем к Пугачеву.

Рано утром привязанные Бойка и Кучум подняли лай.
- Какого лешего разорались? - слышится голос Василия Николаевича.
Он выходит из палатки, грозит собакам, и те умолкают. Со склона горы доносится грохот камней под ногами убегающего стада снежных баранов.
Уснуть я больше не мог. Бараны растревожили давнишнее желание добыть несколько экземпляров рогачей для коллекции, и нетерпеливое воображение уже торопилось нарисовать соблазнительную картину встречи со стадом. Ведь сейчас, в это первое утро нашего пребывания на перевале, мы еще не разогнали своим присутствием диких обитателей гор.
Разве сходить, попытать счастье с ружьем?

В глубину неисследованных гор.
Круторогие проводники.
Темное пятно на снежнике.
Одинокий крик ягненка.

Еще свежо, но яркий свет солнца распахивает дали. С чувством смутной тревоги и неуверенности мы с Трофимом покидаем Ивакский перевал. Тропа ведет нас выше, дальше на запад от седловины. Идем тяжело, спины под котомками уже мокрые. Далеко впереди, за разлохмаченной грядой отрога, замечаем стадо баранов. Может быть, действительно, их путь совпадает с нашим, и рогачи помогут нам добраться до цели?

Затяжное ненастье.
Кусок лепешки.
Схватка с Кучумом.
Снова ищем водораздел.
Пара сапог на двоих.
Солонцы снежных баранов.
Мы надолго расстаемся с Трофимом.

Быстро организуем приют. Нас поторапливает надвигающаяся с моря непогода. Уже горит костер, остается принести воды и конец мучениям.
Трофим работает через силу, вид у него измученный, он стал совсем неразговорчивым. Я стаскиваю с него сапоги, надеваю их и отправляюсь за водою. За мной увязывается Кучум. Спускаемся долго, заглядываю в каждую лощину, в чащину, а воды нет, или она течет где-то в русле под камнями. Какая досада! Но не возвращаться же с пустой посудой! А тут, как на грех, вот-вот накроет темнота

Неожиданное открытие.
Где же мать?
Мы получили подарки.
Путь по Утуку.
Свежие следы оленей.
Хутама покидает нас.

Едва я отошел от табора, как меня поглотила чаща. А день тихий, теплый. Солнце сзади. Давно растаял туман. Появился гнус. Больные ноги все больше тяжелеют.
В душе одно желание - не обмануться, выйти на Утук. С бокового ущелья наплывает тайга с ее неспокойной жизнью, с буреломами, с пугливыми обитателями и задумчивой тишиной. Лес мне больше по душе, чем угрюмые горы, и я тороплюсь покинуть царство курумов, холодное каменное безмолвие гор.

С Пугачевым на голец.
Прощай, Становой!
Мы пройдем по Мае!
Последняя переправа.
Одинокий крик чайки.
Лагерь на берегу Мулама.
Маршрут не отменяется!

Шагается легко, наверное, оттого, что ноги отдохнули и на душе спокойно. Приятно сознавать, что с тех пор, как мы покинули Ивакский перевал и не имели связи с подразделениями, в экспедиции ничего тревожного не произошло, и мы можем сейчас распоряжаться собою так, как этого требует обстановка.

Я думаю о том, что, вероятно, это мое последнее восхождение на Становой. С величайшим удовлетворением я еще раз взгляну на первобытные горы, оставившие так много незабываемых воспоминаний

Прощай, Алданское нагорье!
Снова у истоков Маи.
Мы расстаемся с проводниками.
Вот они, дикие застенки Маи.
Нас не сломили неудачи.

Остались позади скучные дни пути вдоль южного края Алданского нагорья. Места там однообразные: холмы, безлюдье и гнус. Путь шел болотами, по кочковатой земле, по ржавым мхам, толстым слоем лежавшим на буграх, выпученных вечной мерзлотой. Двигались без тропы, доверяясь чутью проводника Демидки. Жили одним желанием - как можно скорее пройти эту забытую людьми землю.
И вот перед нами снова горы - каменные кряжи Станового и Джугджура. Они как-то внезапно, стеною, поднимаются над Алданским нагорьем. Ветер бросает в лицо знакомый запах глубоких ущелий, обнаженных недр, снежников. Как приятно все это после нагорья, где в душном воздухе только запах болот.

Путь продолжается.
Ночь под охраной бурунов.
Откуда ты взялась, Берта?
Вот и Совиная голова.
Гуси, гуси!
Неужели это Эдягу-Чайдах?

После дождя уровень воды в Мае поднялся, но не настолько, чтобы облегчить наш путь. Наоборот, течение прибавилось и сильнее взбунтовались перекаты. Но поднимись вода еще на метр, тогда бы мы без приключений добрались до Эдягу-Чайдаха.
Бесшумно, медленно плот выходит на струю, разворачивается и, покачиваясь, плывет вниз. Здесь уже вечер, на поворотах нас сторожит зарождающийся туман. А наверху еще день. Ярким светом политы поднебесные грани скал, убранные зеленой чащей.

Так я и уснул с решением идти через Чагар.
Мы дальше не плывем, хватит!
Старики нас нашли.
Вечерняя заря на старой наледи.
Улукиткан хочет обмануть осторожного сокжоя.
С жирным мясом ночь короткая.

Меня будит холод. Погода мерзкая, идет мелкий дождь. Буйные порывы ветра налетают на угрюмую тайгу, и она отвечает ему с тем же гневом. Я поднимаюсь. На стоянке никого нет: ни спутников, ни собак, ни вещей, только давно потухший костер да остатки вечерней трапезы. И плот лежит на берегу без груза. Что случилось?

Оказывается, уже давно день. Мои спутники решили перекочевать на край таежки. Перетащили туда весь груз, поставили палатку, пологи и теперь что-то делают на галечной площадке возле Эдягу-Чайдаха.

Снова нас соблазняет Мая.
Плата за первый подъем.
На плоту.
Первое препятствие.
Куда ушли проводники?
Вот они, дикие застенки Маи.


В лагере все обрадовались, увидев груженных мясом оленей. Пока развьючивали животных, Василий Николаевич успевает рассказать о результатах своей рекогносцировки.
- Чагарские гольцы тут недалече, день ходу, не больше, высокие балбаки. А Маю не видно. Схлестнулись хребты, никакой щелочки, будто в тартарары провалилась. Но на той стороне, за первым отрогом, была видна широкая долина. Вероятно, большой приток. Вот я и думаю давайте переберемся туда с оленями и там решим: если ниже притока Мая пропустит нас с оленями - уйдем дальше, если нет - вернемся к Чагару.

Мы прощаемся с Трофимом.
Ночь на камне в бурунах.
Три чайки.
Перед половодьем.
Убей и плыви!
Земля, родная земля.

Мы никогда не были такими беспомощными и жалкими, как в первые минуты катастрофы.
Все еще не верится, что с нами не осталось плота, ни куска лепешки, ни тепла. Мы одни среди мрачных скал, на дне глубокого каньона, выброшенные Маей на кособокий камень.
Присесть негде. Стоим с Трофимом на краю обломка, удерживая друг друга. Василий лежит пластом. Он еще дышит. На его лице сгустились тени. В глазах испуг. Нижняя челюсть отвисла.

Авось, придет Берта.
Что с тобою, Трофим?
Самолет, ей-богу, самолет!

В полночь меня будит крик, кто-то зовет, но я не могу проснуться.
- Собака воет, - наконец слышу голос Василия Николаевича.
Вскакиваю. Пробуждается Трофим. Снизу, из-за утеса, доносится тревожный вой. Его подхватывают скалы, лее, воздух, и все ущелье заполняется тоскливой собачьей жалобой.
- Кто же это? - спрашивает Трофим.
- Берта, больше некому. Бойку и Кучума - поминай как звали! - отвечаю я.
- У-гу-гу-гу... - кричит тягучим басом Трофим.

Мощное эхо глушит далекий вой, уползает к вершинам и там, в холодных расщелинах, прикрытых предутренним туманом, умирает. Все стихает. Дремлют над рекою ребристые громады, не шелохнется воздух. И только звезды живут в темной ночи.

Снова в путь.
Стычка у кормового весла.
Еще один перекат.
В небе лоскуток серебра.

Возвращаюсь на табор настороженным. Трофим заботливо кормит Василия, уговаривает того съесть тушёнки. Вот и хорошо. Но я не могу освободиться от подозрительности.
Утро сдирает с угрюмых скал ночной покров, обнажая глубину каньона. Где же кулички - предрассветные звонари? Почему молчат лесные птицы, не плещется на сливе таймень? Неужели и это утро не принесет нам облегчения! Какой еще дани ждет от нас Мая?
Река угрожающе шумит в отдалении. Теперь меня тревожит вопрос: что делать с Трофимом - доверить ему корму или нет? Это надо решить до отплытия. Вот когда мне нужен был бы Василий!

Нас выносит из ущелья.
Выстрел.
Первая ночь без тревоги.
Филька готовит баню.
Мы желаем счастливого пути Василию Николаевичу.

Мая течет спокойно, точно сжалившись над нами. Все молчим. У каждого свои думы, свои желания. Слишком долго нас окружало уныние, мы пережили горькие минуты бессилия, неудач.
- Ты думаешь, они увидели нас? - спрашивает Василий Николаевич, растревоженный сомнениями.
- Ну конечно! - отвечаю я.
- Мы спасены, Василий! Теперь-то уж выплывем.

Шумно стало в лагере.
Ветер срывает последние листья.
Белка дразнится.
Меня спасают Бойка и Кучум.
Неожиданная встреча.

Лагерь на Мае не узнать. Шумно стало на левом берегу притомившейся речки. Сюда пришли новые отряды, и каждый из них принес на косу свои палатки, свой костер, свои песни. Полотняный городок, возникший внезапно в дикой тайге, живет бурной деятельной жизнью.

На другом берегу Маи, несколько повыше лагеря, расположились проводники-эвенки из Удского со своими оленями. Я не могу видеть конусы их закопченных чумов, не могу слышать их говора - это мне напоминает стариков Улукиткана и Николая. Их не нашли.

Загадочное поведение Бойки.
Нас постигает тяжелая утрата.
Месть.
Яблоки апорт.

Сборы недолги. В рюкзак кладу полог, плащ, топор, чуман, кусок мяса.
Как только Бойка попала на привязь, точно сдурела: рвется вперед, гребет в потуге острыми когтями землю, хрипит, торопится. Теперь ясно: собака прибежала за нами. Куда же она ведет нас? Зачем?

Где-то далеко, не то впереди, не то влево в хребтах грохнул одинокий выстрел. Мы все разом остановились. Улукиткан смотрит на меня, не может отгадать, что это значит.

С нами Нина.
Тороплю геодезистов.
Лагерь под останцем.
Ночные наблюдения.
Охота за снежными баранами.

Караван ведет Улукиткан. Мы с Ниной идем позади. Продвигаемся вверх по галечному берегу Маи. Солнце уже обогрело тайгу. Горы отступили. В море света долина кажется слишком широкой и плоской. Вдоль русла, далеко до скал, тянется стеною лес, отодвинутый от реки половодьем.

Мы не торопимся. Нину разбирает любопытство. Диво для нее и болтовня кедровок, и тайга в брызгах позолоченной листвы, и неожиданный всплеск хариуса. То она остановится, прислушивается к шуму переката, точно пытается что-то угадать в этих ломких звуках. То вдруг, пробудившись, догоняет нас с радостным криком.

Гроза в горах.
На Саге не гаснет свет.
Мы торопимся на помощь.
Крик воронов.
Прощайте, горы!

Улукиткан с великим трудом поднимается на отрог. Он совсем размяк, точно у него не осталось ни мышц, ни костей.
- Худо старость, совсем худо, - с горечью говорит он, приседая на камень. - Давно пора уходить...
- Куда уходить?
- К предкам. Кончать надо с тайгою. Без ног невесело тут.
- Не торопись. Зимою отправим на курорт, там подлечишь свои ноги, желудок. Будешь как молодой.
- Нет! Если старый олень даже три раза в году будет линять, все равно молодым не станет.
- Ты же знаешь, какой сильный человек - доктор!
- Сильный, это правда. Да. однако, старость сильнее его.