Часть I. Судьба беспризорника. Глава первая: В тайгу!

Не прошло и двух месяцев, как мы вернулись из очередной экспедиции, а уже устали от беспечной, размеренной городской жизни.
Вечерами, все чаще и чаще, возникали "опасные" разговоры о кострах, о походах, о гольцах. И тогда мечта уносила нас к безграничным просторам тайги, к заснеженным вершинам гор, рисовала захватывающие сцены единоборства с медведем.

Начались сборы...
Который раз так вот, с волнением и тревогой, я покидаю родной очаг, чтобы один на один столкнуться с дикой природой, с препятствиями, которые лежат на пути к достижению цели. Много разных мыслей возникает в голове, когда ты надолго отрываешься от семьи, друзей, цивилизованного мира и отдаешь себя во власть случайностей. И хотя предшествующие походы, не менее трудные, убеждают тебя, что все обойдется хорошо и ты через год снова окажешься в кругу друзей, все же каждый раз перед отъездом тебя охватывает тревога, сомнения, болью наливается сердце, и ты вдруг, с поразительной ясностью сознаешь, как дорог тебе дом и как жестоко ты обрекаешь своих близких на долгое ожидание и вечную тревогу за твою судьбу.

Рано утром мы покинули заснеженный Новосибирск и в этот же день высадились на восточной оконечности материка.
Много лет штаб экспедиции располагался в крохотном дальневосточном городке Зея. В февральские дни здесь шумно Люди готовятся в поход, торопятся скорее попасть в тайгу. Это слово в их устах теперь звучит необычно торжественно. В нем и простор, и вольность, и что то неодолимо манящее. В человеке, видимо, до сих пор живет дух далекого предка - кочевника. С детства тянет его в леса, в горы, к костру, к открытому небу, к бродяжьей жизни.

Еще несколько беспокойных дней, и самолеты приступят к переброске подразделений. Одни улетят на Шантарские острова, другие - к Охотску, многих забросят на Алданское нагорье, к Чагарским гольцам, к Джугджуру, на Удские мари... И там, на огромной неведомой территории, подлежащей обработке, будут вытоптаны первые тропки, загорятся ночные костры, люди вступят в единоборство с дикой природой.

С первого дня меня полностью захватывают экспедиционные дела. Надо торопиться, пока еще на реках и озерах лед и самолеты могут безбоязненно идти на посадку.
Первым отлетает техник Трофим Николаевич Королев с кадровыми рабочими Николаем Юшмановым, Михаилом Богдановым. Иваном Харитоновым и Филиппом Деморчуком. Они должны попасть в одну из бухт на Охотском побережье и пробраться в центральную часть Джугджура. Участок их работы самый отдаленный и трудный, поэтому туда и назначен Королев, смелый и напористый человек.

Вылет подразделения Королева назначили на двенадцатое февраля. Накануне я задержался в штабе экспедиции до полуночи. Вместе с главным инженером Хетагуровым и помощником Плоткиным окончательно просмотрели маршрут Королева, еще раз проверили списки полученного снаряжения, продовольствия, условились о местах встреч.
Когда мы вышли из штаба, город спал, прикрытый черным крылом зимней ночи. Две одинокие звезды перемигивались у горизонта. С окраины города доносилась протяжная девичья песня.
- У Пугачева огонь горит, сегодня проводы товарищей, может, зайдем? - предложил Трофим, когда мы поравнялись с квартирой Пугачева.
Нужно было оторваться хотя бы на час от цифр, схем, канцелярщины. За день так намотаешься, что теряешь даже ощущение усталости. Сон не берет, и, кажется, все равно, как дожидаться утра - на ногах или в постели. Зашли В комнате накурено. На столе беспорядок, как это бывает после званого ужина.

Экспедиция за двадцать с лишним лет существований совершила немало славных дел, и сегодня творцы ее маленькой истории собрались у Пугачева, старейшего работника.
Давно еще, в 1930 году, будучи мальчишкой, Пугачев приехал на Кольский полуостров из глухой пензенской деревушки с дерзкой мыслью - увидеть своими глазами северное сияние. Нас он нашел в Хибинской тундре. Мы тогда делали первую карту апатитовых месторождений.
Мечтательному парнишке понравилась наша работа, да и скитальческая жизнь, и он навсегда остался с нами. Трофим Васильевич побывал с экспедицией в Закавказье, на Охотском побережье, в Тункинских Альпах, Забайкалье; дважды посетил центральную часть Восточного Саяна, был на всех трех Тунгусках, прошел маршрутом от Байкала почти до Амура. Жизнь научила его смотреть в лицо опасностям и испытаниям. Правда, незнакомцу, повстречавшемуся с этим маленьким человеком -- кротким и застенчивым, ни за что не угадать в нем отважного путешественника.

Сегодня у Трофима Васильевича собрались такие же, как и он сам, следопыты и неугомонные путешественники -- Лебедев, Мищенко, Коротков и другие. Мне приятно видеть их вместе, я не раз попадал с ними в опасные переплеты, делил и невзгоды и радости.
Едва мы уселись за стол, ввалилась молодежь.
- Откуда бредете, полуночники?
- Из кино. Увидели свет и зашли. Ведь завтра Королев открывает навигацию. Вот и не спится. Охота в тайгу.
И вдруг чей-то молодой, нарочито простодушный голос:
- Есть, товарищи, предложение: поскольку тут тепло и уютно и учитывая настойчивую просьбу хозяина, давайте останемся за этим столом до рассвета. А утром все проводим Королева.

У хозяина на лице растерянность. Он смотрит на опустошенный стол, потом лезет в дорожный ящик за закуской. Гости раздеваются, гремит посуда, комната наполняется свежими голосами...
Через час мы с Королевым идем по пустым улицам,
- Что с тобою, Трофим, почему ты последние дни такой молчаливый?
- в темноте я совершенно не различаю его лица.
- Или не хочешь отвечать?
- А какой толк таиться? Вы ведь знаете, вот уже год, как я не получаю писем от Нины...
- Пора, Трофим, забыть Нину, как это ни тяжело. Ничего у тебя с ней не получится, не обманывай себя пустой надеждой.
- Это так. Но обидно: не сумел устроить свою жизнь. Все у меня наперекос идет, не как у людей... Скорей бы в тайгу, там проще.
- Не хочется мне отпускать тебя с таким настроением.
Я затащил его к себе ночевать. До утра оставалось часа три. Хозяйка подала ужин.
- Мое прошлое - непоправимая ошибка, а настоящее кажется мне случайностью. К моим ногам, вероятно, упала чужая звезда, -- говорил Трофим Николаевич медленно, не отводя от меня темно-серых глаз.
- Если бы я мог забыть трущобы, Ермака и все, что связывает меня с этим именем, я был бы счастлив. Вы только не посчитайте меня неблагодарным и не подумайте, что я не чувствую хорошего отношения к себе... Все это мне и близко, и дорого. Но повсюду за собой я тащу поняжку с прошлым.
- Удивляюсь тебе, Трофим, - возразил я.
- Шестнадцать лет прошло с тех пор, как ты ушел от преступного мира. Пора о нем забыть.
- Легко сказать - забыть! Это ведь не папироска: выбросил, как выкурил. Прошлое присосалось, как пиявка. А слово "вор", кто бы его ни произнес, бьет до сих пор. Но ведь я столько же виноват в своем прошлом, сколько и в своем рождении. Семилетним мальчишкой подобрали чужие люди, сделали из меня вора и вором толкнули в жизнь. Тогда, еще в трущобах, я где-то в глубине сознавал, что не этого мне надо. Но разве просто уйти от привычной среды, подавить в себе неравнодушие к чужим вещам, научиться иначе думать? И все же я ушел. А вот забыть прошлое не смог. Так и кажется, иду я сбоку жизни, спотыкаюсь на ухабах, как незрячий мерин. Знаю, меня никто не упрекает, мне открыты все дороги. Чего же не жить спокойно? Так нет! Скажите, кому, как не злой судьбе, нужна была наша встреча с Ниной? Она напомнила мне о прошлом и надсмеялась. Нина оттолкнула меня потому, что я - бывший вор и могу теперь скомпрометировать ее.

- Ты не прав, - перебил я его.
- Нина любит тебя, и ее не смущает ни ее собственное, ни твое прошлое. Но ты знаешь, она не может стать твоей женой. При всей моей привязанности к тебе, Трофим, я должен сказать: Нина поступила правильно. Тебе нужно жениться на другой. Разве мало хороших девушек у нас? А насчет того, что идешь сбоку жизни - неверно. Подумай, разберись и не греши на себя. Что с того, что твоя дорога вначале шла по ухабам? Все это уже давно позади. Сейчас у тебя интересная работа. Ты любишь жизнь и не во имя ли ее столько пережил? Я не узнаю тебя, Трофим! Может, действительно, задержаться дня на два с вылетом?

- Нет, полечу, мне нужно скорее в тайгу!
- Боюсь, поедешь с таким настроением, рисковать начнешь и потеряешь голову.
Трофим молчал, сдерживая волнение.
- Ложись-ка ты лучше спать. Утро вечера мудренее!
- Да, скорее бы рассвело... Знаете, чего мне хочется?
- вдруг сказал он, повернувшись ко мне.
- В пороги, на скалы! Ломать, грызть зубами, кричать, чтобы все заглушить! Вы же не знаете всего моего прошлого...
- Он встал и бесшумными шагами отошел от кровати.
В комнате наступила тишина. Ветер хлопнул ставней, и отдыхавшая на диване кошка поспешно убралась за перегородку. Я чувствовал, как тяжелыми ударами пульсирует в голове кровь. Трофим стоял спиной ко мне, сцепив на затылке руки и устало опустив голову.
На розовеющем востоке нарождалось солнце, и навстречу ему плыло по небу свежее, как зимнее утро, облачко. Город просыпался медленно. Нехотя перекликались петухи. У реки тяжело пыхтел локомобиль. Из труб высоко-высоко тянулись белые столбы дыма.

У самолета собралась толпа провожающих. Шум, смех. Чувствовалось, что все живут одними мыслями, желаниями, одной целью. Приятно смотреть на этих людей, связанных долголетней совместной работой и искренней дружбой.
Трофим повеселел, лицо, усеянное едва заметными рябинками, посвежело от румянца. Отъезжая, он верил, что в тайге не будет одинок. Повстречайся он с бедой, где бы она его ни захватила, мы придем да помощь.
До отлета остались минуты. Машина загружена. Экипаж на местах, но люди еще прощаются. Все говорят одновременно, понять ничего нельзя. Королев вырвал из толпы Пугачева, обнял и, не выпуская из своих объятий, сказал, обращаясь ко всем:
- Спасибо вам. Я счастлив, что имею таких друзей.

Вдруг чихнул один из моторов и загудел, бросая в нас клочья едкого дыма. Тотчас заработал второй, и самолет забился в мелкой нетерпеливой дрожи.
Я прощался с Трофимом последним.
- Приедете ко мне в этом году? Легкая тень скользнула по его лицу, вероятно, вспомнил наш ночной разговор.
- Не обещаю. Скорее всего на инспекцию к тебе нагрянет Хетагуров. Ему ближе.
Крепко жмем друг другу руки, обнимаемся.
Лучи поднявшегося солнца серебрят степь, узкой полоской прижавшуюся к горе. В березовой роще жесткий ветер веет сыпучий снег.
Самолет, покачиваясь, вышел на дорожку. Моторы стихли в минутной передышке, потом взревели, и машина, пробежав мимо нас, взлетела. Через несколько минут она потерялась в синеве безоблачного неба.

В штабе остается все меньше народа. Мы торопимся до наступления распутицы разбросать все подразделения по тайге. Главное - не упустить время, использовать лед на реках и озерах для посадки тяжелых самолетов. Двадцать шестого марта пришел и наш черед. Я решаю весну провести у топографов на Удских марях. Со мною Василий Николаевич Мищенко, с которым вот уже четырнадцатый год мы не разлучаемся, и Геннадий Чернышев - радист, тоже не новичок в тайге. У нас давно все готово, проверено, упаковано. Сознаюсь, с удовольствием покидаю штаб со всей его канцелярией, сводками, телефонными звонками, озабоченными лицами штабных работников и обормотом-котом, наблюдающим мир из окна бухгалтерии. Иное ждет нас там, в глуши лесов, на нехоженых горных тропах.

Мы летим над тайгой. Кругом зима - ни единой проталины, пустынно. Самолет набирает высоту, отклоняется, идет на юго-восток. За равниной - вздыбленные горы. На каменных уступах, у их подножий клубятся облака, и лишь пологие гребни, поднятые титанической силой земли к небу, облиты солнцем. Облака движутся, меняют свои мягкие очертания, остаются позади. За горами тайга, накинутая ворсистой шубой на холмы. И наконец широкая равнина, вся в брызгах озер, в витиеватых прожилках рек, прикрытая щетиной сгоревшего леса. В центре лежит ледяной плешиной озеро Лилимун, окольцованное темно-зеленой хвоей. Мы еще далеко, а у противоположного берега уже потянулся вверх сигнальный дымок.

Моих товарищей первая часть пути разочаровывает. Ну что особенного: всего час назад поднялись в воздух, и вот уже посадка. Правда, не на аэродром, а на озеро, но что от этого изменилось? Нас окружают знакомые лица, звучат веселые голоса. Рядом с посадочной площадкой под охраной береговой чащи стоят палатки, лежит груз, горит костер подразделения топографа Михаила Закусина.

Мы быстро и весело разгружаемся. Но больше всех довольны собаки, Бойка и Кучум. Они носятся по косе, лают и, наконец, исчезают в тайге.
Михаил Закусин приглашает экипаж самолета в палатку.

- В городе вас таким обедом не угостят. Даже заправскому повару не приготовить так вкусно! К тому же, учтите, у нас все в натуральном виде, объемное. А какой воздух, обстановка, - куда там вашему ресторану! Так что не отказывайтесь!
- Напрасно ты, Михаил, уговариваешь, мы ведь не из робких, - отвечает командир Булыгин.
- Знаем ваши таежные прейскуранты, умышленно сегодня не завтракали.
В палатке просторно. Пахнет жареной дичью, свежей хвоей, устилающей пол, и еще чем-то острым.
- Откуда это у вас петрушка? Зеленая - и так рано!
- удивляется Булыгин, пробуя уху.
- Это уж обращайтесь к Мищенко, он у нас мичуринец. Даже тропические растения выращивает в походе, - ответил Закусин.
- Он наговорит - на березе груши!
- отозвался Василий Николаевич.

- Ей-богу в жизни не видел тропического дерева. В прошлом году на Саяне был, лимон в потке (*Потка - оленья вьючная сумка) сгнил, а одно зернышко проросло, жить, значит, захотело. Дай, думаю, посажу в баночку, пусть растет. Ну и провозил лето в потке на олене, а теперь лимон дома, с четверть метра поднялся. А насчет зелени - тут я ни при чем. От прошлого года осталось немного петрушки, вот я и бросил щепотку в ушицу. Травка хотя и сухая, но запах держит куда с добром!

Через час самолет поднялся в воздух, махнул нам на прощанье крылом и скрылся с глаз.
Вот мы и на пороге новой, давно желанной, жизни! До вечера успели поставить еще одну палатку, заготовить дров и установить рацию.
День угасал. Скрылось солнце. Отблеск вечерней зари лег на лагерь, на макушки тополей и вершины гор, но мало-помалу и этот свет исчез. Появилась звезда, потом вторая, и плотная ночь окутала лагерь.

К нам в палатку пришел Закусин. Геннадий, забившись в угол, принимал радиограммы.
- Проводники наши прибыли? - спросил я Закусина.
- Тут где-то на марях живут с оленями, километрах в десяти от озера. Давно ждут вас. Вчера приезжал за продуктами Улукиткан. Мы тут с ним посидели с полчаса за чаем, и он уехал, а я все думаю: как может человек в восемьдесят лет столько хранить в своей памяти. Посуди сам, он мне рассказал подробно, как пробраться отсюда до Чагарских гольцов и к вершине Шевли. "Ты недавно тут был?" - спросил я его. "Что ты, - говорит он, - однако, лет пятьдесят, больше". А рассказывал, будто на карту смотрел. Есть же такие люди!

Я ему ничего не ответил. Не могу равнодушно слышать имя Улукиткана. Не дождусь момента, когда, наконец-то, после зимней разлуки обниму старика, услышу его кроткий голос.
Мы молча пьем чай.
- Есть неприятное сообщение от Плоткина.
- Геннадий, отрываясь от аппарата, передает мне радиограмму, принятую из штаба.
- Только что получили молнию от Виноградова с побережья Охотского моря: "По пути на свой участок заезжал в подразделение Королева, к Алгычанскому пику. Нашел только палатку, занесенную снегом. По всему видно, люди ушли из лагеря ненадолго и заблудились или погибли. В течение двух дней искали, но безрезультатно, никаких следов нет. Необходимо срочно организовать поиски. В горах сейчас небывалый холод. Работа на пике Королевым, вероятно, закончена, видел на вершине отстроенную пирамиду. Молнируйте ваше решение. Виноградов".

Я еще и еще раз прочел радиограмму вслух и сразу вспомнил наш последний разговор с Трофимом. Он так и остался незаконченным, и Королев увез с собой тяжелые, угнетавшие его сомнения, в которых я не смог разобраться до конца. Мысли, одна за другой, метелицей закружились в голове...
- Не может быть, чтобы заблудились. Горы не тайга, а вот настроение у него, - Василий Николаевич не закончил фразы.
С минуту длилось молчание. Случайный ветер, ворвавшись в палатку, погасил свечу. На реке глухо треснул лед.
- В горах все может случиться! Долго ли оборваться, а то и замерзнуть. Отправьте нас на розыски, ребята у меня надежные, - заговорил Закусин.

Мищенко зажег свечу, и снова наступила тишина.
- Плоткин ждет у аппарата, - буркнул Геннадий.
- Передай ему, пусть утром высылает за нами самолет, а тебе, Михаил, придется ехать одному на мари. Коли случилось такое несчастье, то на розыски полетим мы.

Я попросил Плоткина телеграфировать Виноградову: "Завтра вылетаю с поисковой группой на побережье, далее пойдем на оленях маршрутом Королева к Алгычанскому пику, будем искать затерявшихся в районе западного склона гольца. Вам предлагаю не дожидаться нас, завтра выходить на розыски в район восточных склонов гольца. Оставьте письмо о своем маршруте и планах. В случае удачи вышлите к нам нарочного. Поиски не прекращать до получения распоряжения".

Тревожная весть быстро облетела маленький лагерь. Все собрались в нашей палатке. В долине темно, шальной ветер рыщет по дуплам старых елей, да стонет рядом горбатый тополь.
Хотя жизнь и приучила нас ко всяким неожиданностям, случай на Алгычанском пике глубоко встревожил всех. Конечно, Трофим в любом испытании не сдастся до последнего удара сердца, и его товарищи - люди стойкие. Они не могли стать жертвами оплошности. Но надо спешить им на помощь!

Геннадий, закончив работу, держал в руках книгу, но не читал, а о чем-то думал. Закусин беспрерывно курил. Про ужин забыли.
Наступила полночь. Лагерь уснул. Стих и ветер. Запоздалая луна осветила палатку. Меня растревожили думы, одна за другой, как во сне, мелькали картины, связанные с юношеской жизнью Трофима Королева.