Глава двенадцатая. Следы, не смытые дождём

Поднимаю ствол карабина к небу, стреляю. Загря должен услышать выстрел. С ближнего болотца поднялась стая пугливых гусей.

Постоял минут десять, послушал и, не дождавшись собаки, пошёл на табор. Туман испарился, и как бы поднялись болота. Нагорье распахнулось предо мною зеленой Шубой хвойных лесов. В каждой травинке, в каждой капле влаги, в ветерке — радость жизни.

Пытаюсь вспомнить, какой сегодня день. А впрочем, зачем? У нас не бывает выходных — не важно, среда нынче или пятница. Да и часы не очень нужны. Мы привыкли угадывать время по приметам. Нас усыпляет темнота, будят зори.

Где же Загря? Пора бы ему догнать меня. Я всё время оглядываюсь. На моём следу появляется серая точка. Она быстро приближается. Последние сто метров Загря трусит рысцой и, добравшись до меня, падает как подкошенный. Вид ужасный. Бока раздуваются, как кузнечные мехи, шерсть взъерошена, глаза затуманены. Из открытого рта свисает язык, и по нему нитями стекает на землю слюна.
— Бедный мой Загря! — Я треплю его за бакенбарды, прижимаю к себе.

Он герой, он заслужил большой похвалы — и я готов расцеловать его.

Ощупываю его рёбра, грудь, лапы, провожу рукою по гибкой спине — ни царапины, ни ушибов. Зарываюсь в его пышную шубу, расчёсанную в быстром беге по кустарникам, и слышу, как под рукою собачье сердце гонит кровь мощными ударами в такт учащённой работе легких. Загря закрывает глаза, обжигает горячим дыханием моё лицо.

Я задерживаюсь, пусть Загря отдохнёт. Нахожу лунку с водою. Становлюсь на колени перед нею, хочу напиться. Из лунки смотрит на меня незнакомое, постаревшее лицо, с обострившимися скулами, обросшее густой щетиной и с запавшими глазами…

«Ну и личность, чёрт побери!» — И, напившись воды, топчу сапогом зеркальную поверхность лужи.

Всё-таки где же Елизар? Неужели погиб в схватке с шатуном? Это могло быть… Но куда же девались ещё четыре человека? Одни из них исчезли весною, другие летом, когда медведей — шатунов не бывает.

Погода лётная, может появиться самолёт, дам задание экипажу обследовать и западный край равнины, откуда ночью донёсся выстрел.

— Пошли, Загря!..
Но Загря не двигается, следит за мною лёжа.

Я поднимаюсь, иду. И как только скрываюсь в лесу, собака встаёт, догоняет меня, забегает вперёд, ложится и ждёт, пока я не пройду. Затем снова обгоняет меня. Так мы подходим к краю мари. Вот и дымок костра, палатки, пасущиеся олени. Загря, завидев жильё, ложится, дальше не идёт. 

Хочу взять его и донести на руках до палатки. Но тут из лагеря доносится отчаянный крик.

Не шатун ли!.. Бросаюсь стремглав.

Выбегаю из перелеска. Что же это?…

Павел прижал Илью к лиственнице и трясет изо всей силы — так трясёт, что кажется, вот сейчас у того оторвётся голова.
— Негодяй, я тебя заставлю говорить! — кричит гневно Павел. На его побагровевшем лице проступают белые пятна. Кажется, он сейчас придушит Илью.
— Что ты делаешь?! — хватаю я Павла за руки. — Опомнись! — И освобождаю насмерть перепуганного Илью.

Павел с трудом подавляет в себе гнев. Поднимает с земли два листа бумаги, исписанные мелким почерком, и, подавая их мне, говорит раздраженно:
— Вот, прочтите радиограмму Плоткина. Я только что читал её этому мерзавцу.
— Говорю, Елизар Ямбуй ходи, назад нету, — перебил его Илья, пугливо прячась за моей спиной.
— «Назад нету»!.. — передразнил его Павел. И, поворачиваясь ко мне, повторяет: — Да вы прочтите, что это за субчик!

Илья не сводит с Павла налитых злобой глаз. О, как бы он сейчас разделался с ним, а заодно и со мною, и с этими бумажками!..

Я присел на пень и начал читать радиограмму.

«Илья в прошлом году, в начале зимы, бросил на реке Гунам группу геодезистов, обрекая их чуть ли не на смерть. В этом году он принёс много неприятностей подразделениям экспедиции. Умышленно вывел из строя высокоточный инструмент, сорвал на несколько дней работу астрономов, сжёг палатку. Считали, что это по халатности.

Но был случай, который должен был насторожить все подразделения. Строителю Короткову, у которого работал Илья, надо было послать людей на одну из вершин Джугджурского хребта. Отправились техник Елизар Быков, рабочий и каюр Илья. По пути им надо было перейти речку, но проводник отказался перевести оленей вброд, хотя до этого не раз переходили её. Другого брода поблизости не было.

На второй день Илья согласился продолжать путь, если сделают переправу для оленей. Быков уступил, да и нельзя было иначе. Лес пришлось таскать на плечах более чем за километр, через кочковатую марь. Таскали вдвоём, без Ильи, тот не отходил от дымокура. Только на второй день к вечеру Быков с рабочим уложил последнее бревно. Илья собрал оленей, завьючил их и… перевёл животных через речку рядом с переправой.

Елизар не удержался, наградил его пощёчинами. «Хорошо помни: мы с тобой ещё тайга ходить будем», — пригрозил ему Илья. С тех пор они никогда не были вместе. И вот случилось, что Елизару надо было срочно идти на Ямбуй по нашему вызову и некого было с ним послать, кроме Ильи…»

И я тоже склонен поверить, что Илья отомстил Елизару.
— Вот ты какой, Илья! — произнёс я вслух и только теперь заметил, как он пристально следит за мной, пытаясь прищуром потушить враждебный блеск в глазах. И откуда среди эвенков, этих добрых и отзывчивых людей, такой выродок?!
— Елизара моя не трогал, — сказал он твёрдо, решительно шагнув ко мне.
— Тогда где же он? Куда ты его упрятал? — немного успокоившись, спросил я.

У Ильи дрогнула нижняя челюсть; он смерил меня с ног до головы презрительным взглядом, отвернулся и медленно отошёл к своему костру.
— Что слышно о самолёте? — спросил я Павла.
— Скоро будет, уже два часа в воздухе.
— Пока есть время, будь добр, сходи вон к тому стланику за марь, там лежит Загря, принеси его. Устал он сегодня.
— Загря устал? Да вы шутите!
— Какие же шутки, если он до табора не может добраться.
— Под зверя попал?
— Иди, потом расскажу… Да он, кажется, сам идёт. Ну конечно.

Действительно, на тропке показался кобель. Трудно доставался ему последний отрезок пути до табора по кочковатой мари. Увидев нас, Загря решил приободриться. Он поставил торчмя уши и хотел было положить свой пушистый хвост кольцом на спину, как и полагается, но хвост не повиновался, свалился и повис между ног, упали уши. Подошёл угрюмый, с опущенной головой.
— Бедный мой пёс! Ну иди, иди, отдохни, скоро опять на поиски.

Загря крутится под лиственницей, выбирает место и ложится. Долго зализывает набитые до боли подошвы лап. Потом засыпает тревожным сном: видимо, во сне опять продолжает схватку с шатуном.

Я безмерно рад, что добрался до табора, рад и костру и теплу. Павел уже пристраивает к огню котелок с каким-то варевом и чайник.

Пока разогревается завтрак, я рассказываю своему спутнику о ночных приключениях в ельнике.
— Не будь со мной Загри — не знаю, чем бы кончилась встреча с шатуном. Уж и поискал бы ты меня!..
— Жаль, упустили косолапого! К пшённой каше не плохо бы сейчас медвежатники, — сказал Павел, снимая с огня котелок.

Горячо пригрело солнце. У дальней лиственницы, наблюдая за мною, сидит у костерка. Илья. О чём он думает? Какой план зреет в его голове?..

Павел разбавил теплой водой вчерашнюю кашу в чумане, поставил перед Загрей. Тот пробудился, не поднимая головы, покосился сонными глазами на чуман, но есть не стал.

— Летит! — радостно закричал Павел, подняв кверху голову и заслоняя ладонью свет солнца.

На фоне облака четко выкроился силуэт крылатой птицы. Я бросил на огонь охапку сырых веток, и над лесом, как гигантский гриб, поднялся толстый столб дыма.

Павел передаёт на самолёт задание. Машина с гулом проносится над нами, огибает Ямбуй, парит над немым пространством. С борта мы неизменно получаем:
«Видимость отличная, никаких признаков присутствия человека».

Почти час самолёт кружился над пустынным пространством, то припадая к топкой низине, то уходя вверх, реял над горами и улетел обратно, не оставив нам никакой, надежды.
— Илья! — окликнул я проводника, всё ещё сидящего у своего огня. — Ты не знаешь, кто делал под Ямбуем медвежьи ловушки и сколько их тут?

Тот неопределенно повёл плечами.
— Не знаешь или не хочешь отвечать? Илья, не поднимая головы, покосился в мою сторону, но рта не раскрыл.
— Да он же издевается! — вскипел Павел. — Чего молчишь?!
— Не горячись, — сказал я тихо. — Обозлится, натворит чего-нибудь и уйдёт, потом ищи ветра в поле!
— Тогда зачем же ждать? Проще обезоружить его.
— Нам сейчас не до него. Давай-ка лучше завтракать, собираться и идти искать Елизара. Нельзя медлить.
— А если он сбежит?
— Коли захочет сбежать, он это сделает в любое время.
— Ладно… — соглашается Павел.
— Так вот, слушай. Люди придут завтра. Хорошо бы нам до их прихода обследовать вершину гольца.
— А как же с рацией? Не натворил бы чего! — Павел повел головой в сторону Ильи.
— Закрой на ключ, вот и всё.
— Без рации мы тут пропадём!
— Ну и не брать же её с собою!

Стали готовиться, и тут выяснилось, что у нас кончились лепёшки. Пришлось почти на два часа отложить выход. Павел, засучив рукава, занялся тестом, а я прилёг отдохнуть. Уснул мгновенно, даже не успев вытащить шишку, попавшую под бок, и положить под голову руку…

Этот сон после нервной встряски вернул мне бодрость и силы.

Идём налегке: два ружья, топор, в рюкзаках по паре лепёшек, по куску мяса и по плащу, на случай, если застанет ночь.

Шагаем через марь. Загря ещё не пришел в себя после ночных приключений, а мы снова тащим его с собою. Тайга напоена обилием запахов. В них кобель прекрасно разбирается, а это очень важно. Ведь мы, люди, ощущаем всё зримо, запахи же дают нам смутное представление о местности, по которой идём. Тут человек и собака как бы дополняют друг друга: чего не увидит глаз одного, то уловит чутьё другого.

Минуем последние ряды кочек, залитых чёрной, затхлой водой. Всюду неустроенность и бедность природы. Даже щедрая осень бессильна одеть в приличный наряд этот бесплодный клочок земли — марь. Только кое-где по обмежкам багровеют заросли голубики, да разве на мерзлотных буграх увидишь ярко — красную россыпь клюквы или гроздья дозревающей брусники!

За клочковатой марью начинаются стланиковые заросли, опоясывающие подножья Ямбуя. Идём на подъём. Чем выше, тем круче. По склонам серыми потоками стекают курумы — каменные россыпи. Сюда к ним выбрались прилипшие к обломкам белые камнеломки, пытающиеся украсить серую поверхность. Кое-где на влажной почве сиротливо торчат черноголовые осочки.

Никакие ветры не могут вырвать корни этих растений из тесных щелей, и стужи бессильны умертвить их. Видно, здесь создаются более приспособленные к суровому климату и каменистой почве виды растений. Пока что здесь всё бедно, рождается уродливым: цветы крошечные, без запаха, деревья чахлые, даже небо бесцветное. И всё же есть то, что приводит человека в восторг, — это удивительная стойкость растений в борьбе за право существовать.

И, поняв это, я увидел по-настоящему чудеса и могущество северной природы, открыл её для себя. С тех пор хилые растения, вскормленные вечной мерзлотой, дупляные лиственницы, крошечные ивки, почвой которым служат россыпи да скалы, лютики, фиалки, расцветшие на снегу, вызывают во мне не чувство жалости, а восхищения!

Мы лезем, карабкаемся по прилавкам крутогрудого Ямбуя. Изредка устраиваем короткую передышку, и тогда взгляд устремляется к нагорью, лежащему теперь у наших ног. Мы впервые смотрим на него сверху. Отсюда оно кажется ещё более безрадостным, потускневшим, будто вывернутым наизнанку. А у подножья Ямбуя — зыбуны, озёра и озерки, как слезинки, щедро рассыпанные по ярко — зелёному ковру мхов.

Иногда задерживаемся, стоим молча. Ждём, не взовьется ли на равнине дымок, не долетит ли Стон Елизара?… Нет. Лес, озера, камни молчат.
— Врёт, убийца, что Елизар ушёл на Ямбуй. Он расправился с ним где-то в пути и посылает нас сюда, чтобы запутать следы. Ей-богу, это так! — говорит Павел.
— Если мы на вершине не найдём следов пребывания Елизара, тогда заставим Илью повторить с нами путь сюда в обратном направлении.
— А что это даст?
— Если Илья расправился с парнем по пути сюда, думаю, мы обнаружим это. Он и Елизар, идучи сюда, пересекали голые отмели, ягельные поляны, где следы сохраняются очень долго, и мы легко определим, до какого места с караваном шли два человека и откуда шёл Илья один.
— Наивно думать, что он этого не знает.

Взбираемся на самый гребень. Подъём перехвачен бесконечными террасами. Мы упорно ищем по пути отпечатки сапог на влажной тундровой почве, перевёрнутый камень или примятые стебли сибирского лука, ещё встречающегося здесь на большой высоте в осеннее время. Но напрасно, тут до нас никто не проходил.

Павел идёт неровно, спотыкается. Настроение у него мрачное.
— Дьявол меня попутал! — сокрушается он. — Надо же было вызвать именно Елизара, ведь пойди с Ильёй другой — ничего не случилось бы. Теперь буду носить всю жизнь этот грех… Чем оправдаюсь перед его семьей?..

Встречный ветерок холодит лицо. Загря идёт спокойно, ничто не возбуждает его любопытства. По крутому подъёму развилины скал. Каким гнетущим безлюдьем овеяны эти древние руины и мёртвые курумы Станового!

Павел сбрасывает с плеча винтовку, стреляет в воздух. Звук обшарил крутые склоны, ложки, соседние гребни. Ответом была полная тишина.
— Если Елизар сломал ногу и лежит тут где-то на россыпи, он бы ответил выстрелом. Без ружья парень никуда не ходил, — говорит Павел, ещё раз разряжая винтовку.

Теперь он идёт впереди и с первого шага берёт хороший темп. Я не отстаю.

Солнце плывёт по ухабам бегущих туч. Справа — Становой. Он всё время у нас на виду. Цепь за цепью встают ряды ощетинившихся отрогов. За ними открываются новые, ещё более синие, хребты — старые, бесплодные, нагие, ещё не знающие человека. Но какой простор! Какое чудесное зрелище — настоящий праздник для глаз.

Выходим на вершину. Сбрасываем котомки. И сразу догадываемся, что тут совсем недавно кто-то был. Вот и доказательства: порванный бланк для определения редукции на пункте, потухший дымокур. Вершина вся сложена из крупных камней, она совсем без растительности, и побывавший здесь человек, к сожалению, не оставил на ней никаких видимых отпечатков.

— Да, тут был Елизар. Больше некому, — прихожу я к единственному выводу, продолжая обшаривать площадку.
— А вот и окурок… свежий… Ещё один!

Павел нагибается, берет их в руки, передаёт мне.
— Но ведь Елизар не курил, — недоумевает он.
— Странно, чьи же они?

Павел, подойдя к краю обрыва, вдруг резко выпрямился. Теперь и мои глаза обнаружили там подозрительное углубление. Впечатление такое, будто здесь, у самого края глубокого обрыва, совсем недавно кто-то долго боролся. Россыпь разворочена, камни разбросаны. Заглядываем вниз. По крутому скосу торчат клыкастые уступы, сбегающие на дно скалистого цирка. Никаких следов. Да, если бы они и были, то не могли сохраниться после вчерашнего ливня.

— Поддержите-ка плиту, — попросил Павел и, став на колени, запустил под неё руку.
 Что он там нашёл, я не видел, но его лицо вдруг засияло.
— Гильза! — вскрикнул он торжествующе.

Я взял её в руки, стал рассматривать. Это была стреляная гильза от германской винтовки «маузер», с обрезанной шейкой, приспособленной к бердане.

— Такие патроны я видел у Ильи — значит, он был здесь, — сказал уверенно Павел.
Мы долго стоим молча. Разные мысли, самые противоречивые, одолевали нас. Что могло тут произойти над пропастью? Какая связь между стреляной гильзой и этими разбросанными камнями? Если Илья тут убил Елизара, как мог он послать нас сюда?
— Может, и окурки его? — подумал я вслух.

Мы вернулись к отлитому под пирамидой бетонному туру, на котором геодезисты устанавливали свои тяжёлые инструменты. На нём лежали найденные окурки. Я развернул один из них. Бумага оказалась не то от газеты, не то от какой-то книжки, напечатанной латинским шрифтом на эвенкийском языке.
— Конечно, его окурки, — говорит Павел.
— Нет, это ещё не доказательство! — сомневаюсь я. — Такая бумага могла быть и у наших. Окурки мы, конечно, сохраним; они помогут нам установить, кто здесь был недавно.
— А я убежден, что Елизар убит, — упрямо и зло говорит Павел. — Если Илья убил его тут, на вершине, то труп под обрывом. Надо спуститься туда… — И, не дождавшись моего согласия, он снова направился к обрыву.

Помогаю ему спуститься с первого прилавка, и, цепляясь руками за выступы, он сползает вниз. Вместе с ним в глубину провала стекает гул скатывающихся камней.

Пока Павел обследует обрыв, я осматриваю восточный гребень Ямбуя.

Под ногами шаткий камень да пятна глины. На глаза попадаются только отпечатки копыт снежных баранов, единственных обитателей этих скудных гор.

Дальше идти нет смысла. Усаживаюсь на камень. Слева хорошо видно плоское, как стол, нагорье. Все на нём доступно глазу. Справа овеянный древностью Становой. Неужели Быков или Евтушенко могли попасть туда, в этот сложный лабиринт гор? Но зачем?.., зачем?..

На вершине меня поджидал Павел.
— Тут ниже, метров пятьдесят, жуткая крутизна, — и, схватив меня за руку, подвёл к краю обрыва. — Слышите, гудит?
— Камнепад.
— Вы думаете… Илья не знал про него? — спросил он так, будто я возражал ему. — Знал! Убил Елизара, спустил его по крутизне и сбросил вниз. Расчёт прост: на дне ущелья его похоронит осыпь. Попробуй найди!
— Конечно, приди мы сюда до дождя, — вероятно, нашли бы подтверждение твоим предположениям.
— А стреляная гильза? — продолжал он возмущенно. — Окурки?! Не доказательства разве? А то, что он издевается над нами?! Думает, всё шито-крыто. Вернёмся, я возьму его за глотку, как миленький признается.
— У тебя, брат, приёмы!.. Конечно, надо добиться от него признания. Но, прошу тебя, не горячись.
— Ну ладно, придём — погладите его по головке. — Павел обиженно отворачивается.
— Спокойно, Павел. Мне кажется, многое тут, на Ямбуе, запутано: эвенки сваливают на злого духа, Илья ведёт себя странно, и ко всему ещё тут и шатун. Только Елизар, живой или мёртвый, мог бы всё это распутать.
— Вы думаете, что он жив? — Павел вопросительно смотрит мне в глаза.
— Нет, не думаю. Елизар — опытный таёжник, дал бы о себе знать… А впрочем, чего в тайге не бывает!
— Что же будем делить?
— Продолжать поиски. Спустимся на дно, ущелья, чтобы проверить твои предположения.
— Тут нам не спуститься. Опасно. Надо идти кружным путём, но на это у нас не хватает времени.
— Пожалуй, ты прав. Поздно. Давай сегодня осмотрим северные склоны Ямбуя, а завтра обследуем дно ущелья. Ветер встречный, и, может быть, Загря что-нибудь почует.

Проходя мимо тура, я замечаю широкий протёс на одной из ног пирамиды, мелко исписанный карандашом.
— Это ещё от строителей осталось, — поясняет Павел.

Я подхожу ближе, читаю вслух:
— «За дровами надо спускаться точно на север, километра два. Вода у подножья Ямбуя, в роднике, примерно под азимутом пятнадцать градусов. Идти надо от пункта по каменным стоякам, а ниже — по заломкам».
— Вот и пойдём по одному из этих направлений. Лучше, пожалуй, к воде. Там и чайку попьём.
— Чайку не плохо. А лепёшку я, пожалуй, съем на ходу, что-то проголодался.

Я прячу в карман бережно завёрнутые в носовой платок гильзу и окурки. Определяю по буссоли направление, засекаю дальние ориентиры, и мы покидаем вершину Ямбуя. Загря идёт с Павлом. Он всё время забегает вперёд, голодными глазами следит, как тот жуёт лепёшку, пока не получает от него кусочек.