ЧАСТЬ I. ДОСТАТКИ И НЕДОСТОИНСТВА. ОТЦЫ

Служкин выбежал в прихожую и увидел в коридоре Деменева, Тютина, Бармина, Овечкина и Чебыкина с гитарой.

– А мы вас поздравить пришли, – улыбаясь, сказал Чебыкин.

– Джастен момент! – крикнул Служкин, вернулся в кухню, схватил колесниковскую бутылку, металлические стопки и помчался обратно. Со школьниками он поднялся по лестнице вверх на два марша, и там все расселись на ступеньках. Служкин разлил.

– Ну, с днем рождения вас, – солидно сказал Бармин и пригубил вино. Все, кроме Овечкина, выпили.

– Овчину хорошо, – завистливо сказал Тютин, вытирая ладонью рот. – Ему пить нельзя. Он на одной площадке с Розой Борисовной живет, и мамаша его с ней дружит…

– Чего там сегодня новенького в школе? – спросил Служкин.

– Сушку довели. Она деньги считала, а мы украли с ее стола стольник. Она целый урок выясняла, кто украл. Так и не нашла.

– На фиг? Чего на сто рублей купишь?

– Да просто так, на спор. Еще сегодня мы химичке в ящик стола дохлую мышь бросили. Только она ящик на уроке не открывала, а то бы мы поржали, как она визжит.

– Мы не так над учителями прикалывались, – пренебрежительно заявил Служкин, снова разливая вино. – Вот, помню, ходила у нас по классу записка: «Это твой носок висит на люстре?» Каждый прочитает и сразу на потолок посмотрит. Наша классная по кличке Чекушка записку отняла, прочитала и сама глазами вверх зырк. Тут мы все и рухнули.

Служкин захохотал над собственным воспоминанием.

– Давайте еще клюкнем, и я вам расскажу, – распорядился он, и все клюкнули. – Тоже, помню, был какой-то съезд, и у нас в комсомольском уголке повесили ящик с надписью: «Твои вопросы съезду». Через месяц его сняли, а там один-единственный листочек: «А когда в нашей школе откроется мужской туалет на втором этаже?»

Отсмеявшись, все снова приняли по рюмке.

– Ну что, Виктор Сергеевич, в поход-то в мае месяце идем? – спросил Деменев и подмигнул.

– Отцы, блин! – возмутился Служкин. – Еще полгода до мая, а вы мне уже плешь проели! Сказал «идем» – значит, идем.

– У нас уже половина девятых с вами собирается.

– Я столько не подниму, вы чего? Не агитируйте зря. Только из вашего класса. Остальные пусть вон физрука просят.

– Не-е, все хотят с вами, потому что вы учитель клевый.

– Раздолбай я клевый, а учитель из меня – как из колбасы телескоп, – опять разливая вино, честно сообщил Служкин.

– У вас на уроках зыко: и побазарить можно, и приколоться… А на других уроках – только дернись. Вас и доводить-то неохота…

– Ну да. Вон Градусов как через силу старается – пот градом.

– Градусов – фигня. Зато к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому что вы какой-то особенный учитель, не брынза, как Сушка или там немка…

– Вы Киру Валерьевну не трогайте, – обиделся Служкин. – Не доводите ее, она мне нравится.

– А мы видели, как вы с ней гуляли.

– Видели – так помалкивайте. Лучше вон про Градусова говорите…

Отцы понимающе заржали.

– Градусов пообещал вашего кота повесить за то, что вы ему двойку за первую четверть вывели.

– Пятерки, бывает, я ставлю зря, а двойки – нет. Пусть учит географию, дурак. Я, конечно, понимаю, что никому из вас эта география никуда не упирается, да и устаревает моментально… Однако надо. А Градусова я и сам повешу за… Ну, узнает, когда повешу.

– Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.

– Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте.

Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера «Миллион роз»:

Жил-был Географ один,
Карту имел и глобус.
Но он детей не любил,
Тех, что не метили в вуз.
Он их чуханил всегда,
Ставил им двойки за все,
Был потому что глиста,
Старый, вонючий козел…

Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.

– А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?

– Кто говорит?

– Машка Большакова из «А» класса, – сознался Овечкин.

– Спойте нам песню, – жалобно попросил Тютин.

– За мах, – согласился Служкин. – Я пьяный, мне по фиг.

Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд:

Когда к нам в Россию поляки пришли,
Крестьяне, конечно, спужались.
Нашелся предатель всей Русской земли,
Ивашкой Сусаниным звали.
За литр самогону продался врагу
И тут же нажрался халявы.
Решил провести иноземцев в Москву
И лесом повел глухоманным.
Идут супостаты, не видно ни зги,
И жрать захотелось до боли.
И видят: Сусанин им пудрит мозги,
Дорогу забыл алкоголик.
От литра Сусанин совсем окосел.
Поляки совсем осерчали,
Схватились за сабли и с криком «Пся крев!»
На части его порубали.
Но выйти из леса уже не могли,
Обратно дорога забыта.
И, прокляв предателя Русской земли,
Откинули дружно копыта.

От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.

– Ты что, с ума сошел? – спросила она. – Молодые люди, как вам не стыдно пьянствовать с ним? Ладно – он, он ни трезвый, ни пьяный не соображает, что можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, что можно, а чего нельзя ученикам!…

– Все-все, Надя, – торопливо поднялся Служкин. – Дома разберемся… – Он пошел вниз, оглянулся и подмигнул: – Спасибо, что поздравили, отцы. А сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока!

– Нашел с кем дружить! – с невыразимым презрением сказала Надя в прихожей, запирая дверь.

– Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, – мрачно отозвался Служкин.