ЧАСТЬ I. ДОСТАТКИ И НЕДОСТОИНСТВА. КИРА ВАЛЕРЬЕВНА

Служкин сидел в учительской и заполнял журнал. Кроме него, в учительской еще четверо училок проверяли тетради. Точнее, проверяла только одна красивая Кира Валерьевна – водила ручкой по кривым строчкам, что-то черкала, брезгливо морщилась, а три другие училки – старая, пожилая и молоденькая – болтали.

– Я вчера, Любовь Петровна, в очереди простояла и не посмотрела шестьдесят вторую серию «Надеждою жив человек», – пожаловалась пожилая. – Что там было? Урсула узнала, что дочь беременна?

– Нет, еще не узнала, – рассказала старая. – Письмо-то Фернанда из шкатулки выкрала. Аркадио в больницу попал, и пока он был на операции, она его одежду обшарила и нашла ключ.

– Так ведь Хосе шкатулку забрал к себе…

– У него же эта… как ее?…

– Ребека, которая Амаранту отравила, – подсказала молодая.

– Вот… Ребека же у Хосе остановилась под чужим именем, а он ее так и не узнал после пластической операции.

– Почему? Он же подслушал ее разговор с Ремедиос…

– Он только про Аркадио успел услышать, а потом ему сеньор Монкада позвонил и отвлек его.

– Я бы на месте Аркадио этого сеньора на порог не пустила, – призналась пожилая.

– Это потому, что мы, русские, такие, – пояснила старенькая. – А они-то нас во сколько раз лучше живут? Там так не принято.

– Еще бы не лучше! – возмутилась молодая училка. – Фернанда – простая медсестра, а у нее квартира какая?

– Она же на содержании у этого американца, – осуждающе заметила старенькая.

– Я бы и сама пошла на такое содержание, – мечтательно заметила молодая. – Кормит его одними обещаниями, и больше ничего…

Служкин закрыл журнал, поставил в секцию и начал одеваться.

На улице уже темнело, накрапывал дождь, палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в котором лето объясняло, почему оно убежало к другому полушарию. Служкин закурил под крышей крылечка, глядя на светящуюся мозаику окон за серой акварелью сумерек.

Сзади хлопнула дверь, и на крыльцо вышла Кира Валерьевна. В одной руке у нее была сумка, раздутая от тетрадей, в другой руке – сложенный зонтик.

– Подержите, пожалуйста, – попросила она, подавая Служкину сумку.

– Тяжелая, – заметил Служкин. – Может, вам помочь донести?

– Я близко живу.

– Это как понять?

– Как хотите, – хмыкнула Кира Валерьевна, выпалив зонтом.

– Хочу вас проводить. – Служкин выбросил окурок, и тот зашипел от досады. – Давайте мне и зонтик тоже, а сами возьмите меня под руку.

Кира Валерьевна, поджав губки, отдала зонтик и легко взяла Служкина под локоть. Они сошли с крыльца.

– Отгадайте загадку, – предложил Служкин. – Моя четырехлетняя дочка сочинила: открывается-закрывается, шляпа ломается. Что это?

– Зонтик, – сухо сказала Кира Валерьевна. – Я бы не подумала, что у вас уже такая взрослая дочь…

– Так что ж, человек-то я уже пожилой… – закряхтел Служкин. – А у вас кто-нибудь есть? Сын, дочка, внук, внучка?…

– То есть вам интересно, замужем я или нет?

– А разве найдется какой-нибудь мужчина, чтобы ему это было не интересно, особенно если он красив и чертовски умен?

Кира Валерьевна снисходительно улыбнулась.

– Не замужем. – Она вызывающе посмотрела на Служкина.

– Я так и надеялся. А какой предмет вы ведете?

– Немецкий.

– Когда-то и я изучал в университете немецкий, – вспомнил Служкин. – Но сейчас в голове осталось только «руссиш швайн» и «хенде хох». Не подскажете, как с немецкого переводится сонет: «Айне кляйне поросенок вдоль по штрассе шуровал»?

Кира Валерьевна засмеялась:

– Вы что, литературу ведете?

– Географию, прости господи.

– Точно-точно, припоминаю. – Она скептически кивнула. – Что-то про вас говорили на педсовете… Стихи вы какие-то, кажется, ученикам читали, да?

– Жег глаголом, да назвали балаболом, – согласился Служкин.

– В самокритичности вам не откажешь.

– Посмеяться над собой – значит лишить этой возможности других, – назидательно изрек Служкин. – Это не я сказал, а другой великий поэт.

Они остановились у подъезда высокого девятиэтажного дома.

– Мы пришли. – Кира Валерьевна забрала сумку и зонтик. – Спасибо.

– А мы еще, Кира, вот так же прогуляемся? – спросил Служкин.

– А разве мы пили на брудершафт?

– А разве это трудно? – улыбнулся Служкин.

– Что ж, дальше будет видно, – усмехнулась Кира. – Как хоть тебя?… Витя? До свидания, Витя.

Она развернулась и вошла в подъезд.